Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Васька и Темка остались в этот раз ночевать у Гриньки. Голубятня не была еще готова, и они не хотели тратить время на хождение домой и обратно.
К вечеру следующего дня голубиный домик сколотили и с величайшими предосторожностями перенесли туда птиц.
Памятуя о неудаче с голубями, выменянными на коньки, Гринька связал белых и решил продержать их в плену две недели.
Но еще ни один мальчишка на свете не мог вытерпеть столько, нет у мальчишек таких железных нервов! Кое-как выдержав пять дней, Гринька, подбодряемый восклицаниями приятелей, перерезал нитки на крыльях голубей. Голу́бки остались в путах. Так советовал поступать тот же Ленька Колесов.
Затем Журин, замирая от волнения, осторожно выпустил всех птиц на крышу голубятни.
У Гриньки, Васьки и Темки от напряжения и ожидания остекленели глаза. Что будет?!
Белые гонцы чистили перья, ворковали и не проявляли никаких признаков беспокойства.
Но Гринька уже знал, что нельзя быстро верить в счастье. И он даже вздрогнул, когда внезапно у ограды прогромыхала телега, и возница крикнул на свою лошадь «Н-но!».
Голуби мгновенно вытянули шеи, забегали по крыше и... кинулись в лёт!
Голубки метнулись вслед за ними, но крылья у них были связаны, и белые комочки мягко попадали на землю.
Гринька задохнулся от ужаса. Господи, неужели все кончено?!
Руки у мальчишки дрожали, и губы сразу стали сухие, как береста. Небо за один миг поднялось, и в его нестерпимой огромности совсем затерялись Гринькины и уже, может, не Гринькины голуби.
И вот тут случилось радостное чудо. Гонцы резко пошли вниз, выписали несколько кругов над двором и камнями упали к голу́бкам. Сразу же заходили колесом, заукали.
Каким восторгом радости и удачи горели глаза мальчишек, сколько тут было ахов и восклицаний!
Через три дня Гринька освободил от пут и голу́бок. Птицы не улетали.
Вечером они все вместе поднялись под облака, сбились в ватажку — и так плавали целых два часа.
Камень отвалился у Гриньки от сердца, и он наконец поверил в счастье.
Пока строилась голубятня и приручались птицы, мать не трогала сына. Но как только все это осталось позади, мама заметила:
— Ты не забыл, сынок, о своем обещании? Нехорошо, когда люди дают слово и не выполняют его.
— Я помню, — кивнул головой Гринька. — Я за все отплачу, мама.
И он честно делал, что мог, и даже сверх того. Сколько ведер воды перетаскал на огород! Как рьяно махал тяпкой, окучивая картошку! С каким усердием полол гряды! Ни от одного дела он теперь не отказывался и выполнял его с любовью и прилежанием. Короче говоря, Гринька старался, как мурашка, и рубаха здорово выцвела у него на спине и груди.
Мама иногда даже жалела Гриньку.
— Ничего, — мужественно качал он головой, — воду таскать совсем не трудно. Я привык, вовсе не замечаю.
Но зато все свободное время Журин проводил с голубями. Он не уставал глядеть на них сколько угодно, изучил каждое перышко, узнавал любого гонца «по лицу», по шуму крыльев и воркованью.
Васька и Темка притаскивали Гриньке зерно и, откровенно завидуя товарищу, не спускали глаз с голубей.
Но самое главное счастье для всех троих была гонка. С чем можно сравнить эту радость, когда рано утром, выпустив птиц на влажную еще от росы крышу, ты берешь длинный гибкий прут и, свистнув во весь рот, поднимаешь гонцов в небо? Нет, ни с чем это нельзя сравнить мальчишке!
Голуби сначала вроде бы лениво плавают на невысоком кругу, потом убыстряют ход, забирают все выше и выше, — и вот уже в праздничной голубизне неба ты видишь только еле заметные точки, только еле уловимое трепетание точек. И эта вольная поднебесная радость принадлежит тебе, самому что ни на есть обычному мальчишке! Тут даже и объяснять нечего!
Как-то Васька предложил занести голубей в лес и выпустить их там.
— А если заплутаются? — задрожал про себя Гринька.
— Чего это заплутаются? Не маленькие ведь. И дом знают.
Гринька, поколебавшись самую малость, решился. Он передал Щукиным голубей, и братья рысью кинулись с ними в лес. А Гринька скорей поймал обеих голубок и полез на крышу дома.
Он сидел там и ждал, ждал своих гонцов, и кажется, прошла целая вечность, а птиц не было. Гринька уже хотел себя изругать за оплошку, за этот необдуманный риск, когда, бросив случайный взгляд прямо над собой, увидел на громадной высоте две точки.
Ойкнув от радости, он резко метнул голубок в воздух, и гонцы прямо из-под облачка, по косой линии, ринулись вниз.
В эту минуту во двор вбежали Васька и Темка. И все трое стали здорово шуметь от радости.
Но вдруг оба брата присмирели. Гринька огляделся и увидел Демку-дьякона, входившего в- калитку. Старый Щукин был немного навеселе и, войдя во двор, подмигнул Гриньке:
— Совсем ты моих парнишков, Журин, от дома отбил. Вот я твоей мамке пожалуюсь.
Но когда на звуки чужого голоса из дома вышла Гринькина мать, Щукин весело улыбнулся и пробасил:
— Очень я благословляю это дело, простите... как ваше имя-отчество?.. Варвара Петровна, значит... Очень благословляю. Многое худое пройдет мимо мальчишек благодаря птице.
— Вы так думаете? — отозвалась Варвара Петровна, и Гриньке показалось, что ей понравились слова Щукина.
— А как же! — убежденно подтвердил Демка-дьякон. — Кто с ней возится, тому уже ни орлянка, ни карты, ни табак интересу не представляют. Это поверьте.
— Может, и так, — согласилась мама. — Только любовь к птицам у него непомерная какая-то. Ведь я вижу: это он из-за них — ни одного слова вперекор, ни одной шалости. Даже, знаете ли, иной раз жалко — ведь детство у мальчонки проходит.
Когда Щукин ушел, Васька сказал Гриньке:
— Он у нас хороший, папка-то. Только пьет вот, дьявол, зря.
— А зачем пьет? — спросил Гринька.
— У него горе. Он на мамке без любви женился. А без любви ничего делать нельзя.
— Откуда знаешь, что без любви?
— У нас в деревне все об этом болтают. Он, говорят, цыганочку одну захожую без памяти любил. А ей табор не разрешил с папкой видаться. И побили ее. Крепко. Вот с тех пор и пьет. Ничего мамке не говорит и пьет.
— А у меня папы совсем нет, — вздохнул Гринька, давая этим понять, что у всех есть свои несчастья. — Иной раз совсем скучища без мужчины. Мама — хорошая, но ведь женщина.
Они помолчали.
— Ну, ладно, — буркнул Васька, — нечего нам тут носы распускать-то. Айдате в лес. На своих на двоих, на двоих на вороных. Бери голубей, Гринька.
Так пролетело, промчалось, уплыло это огромно счастливое лето в жизни Гриньки. Всему приходит конец, и наступила пора переезжать Журиным в город. Мать послала Гриньку к знакомому извозчику с просьбой, чтоб приехал перевезти их.
